Олесь БУЗИНА. Кто увел «Капитанскую дочку»?
12.03.2009 09:30
...«Вурдалака Тараса Шевченко». Правда, Тарас Григорьевич в этом анекдотическом тексте – только сквозной персонаж. Но, как говорится, без него не обошлось. Напомним, что последний раздел книги Олеся Бузины «Вурдалак Тарас Шевченко» называется «Шевченко жил. Шевченко жив. Шевченко будет жить. Но в анекдотах от Бузины».

Лица с ярко выраженными
признаками дебилизма к забаве
не допускаются

(Из современной
малороссийской классики)


Пушкин проснулся в холодном поту. Рука сама потянулась к туалетному столику. Так и есть! Рукопись «Капитанской дочки» -- последняя надежда семьи – исчезла, как кот слизал.

Рушилось все. Михайловское заложили на прошлой неделе. Кучера Савелия проиграли в карты вместе с экипажем. Няню Арину Родионовну пустили в четверг с аукциона, чтобы купить новый корсет для Натальи Николаевны.

«Сам виноват! – мелькнуло в голове. – Вчера вечером расчувствовался, раскис, стал читать друзьям вслух – и, пожалуйста, сперли. И ведь любой мог спереть! И Лермонтов мог, и Достоевский, и Толстой – все вчера были. И все – воры! Все! Толстой – самый большой вор! Стоит только на собрание сочинений посмотреть, сколько наворовал».

--На кой черт, Господи, пустил ты меня на свет с талантом и восьмьюдесятью тысячами долгу? – завыл Пушкин, бодаясь кудрявой головой о спинку кровати. – На кой, спрашиваю?

Последствия были ясны – и первое, что Наталья Николаевна опять не пустит в постель, обзовет обезьяной да еще и демонстративно станет читать на ночь вслух трактат Ницше «О превосходстве белой расы над черной».

На дуэль, может, кого вызвать? Нет, не выход. Нужно взять себя в руки. Сам император Николай Павлович говорит: «Пушкин – умнейшая голова в России!»

Первое дело было решить, у кого алиби. Алиби могло быть только у Шевченко. Во-первых – поэт-демократ, честнейший человек, а во-вторых – ни слова не понимает по-русски. Если и сопрет, так никто не поверит, что он написал. Шевченко отпадал сразу.

Тургенев? Этот мог! Стоял вчера под колонной, корчил честные рожи. В тихом омуте-то ворюги и водятся. Впрочем, Тургенев – трус. С ним можно решительно.

Пушкин вскочил с кровати, сунул ноги в штиблеты, нацепил цилиндр, трость (чтоб было чем драться) в руки и – на улицу.

Час был ранний. Петербург – пустынный. Но у Тургенева уже не спали. Полина Виардо играла на рояле и пела арию. Сам хозяин в той же позе, что и вчера под колонной, только в халате, любовался своим отражением в паркете и восхищенно слушал.

Не говоря худого слова, Пушкин схватил его за манишку, два раза съездил в рыло и сразу перешел к сути:

--Ты, Ванька, спер вчера мою «Капитанскую дочку»?

Тургенев замычал и просигналил глазом, чтобы «солнце русской поэзии» ослабило хватку. Пушкин слегка отпустил, после чего послышался сдавленный честный ответ:

--Нет, не я, Александр Сергеевич. Достоевский, быть может?

Александр Сергеевич, тут же утратив к нему всякий интерес, повернулся на каблуках и выбежал вон. Полина Виардо судорожно глотнула кислорода оперным горлом, вздрогнула нервически и уставилась на Тургенева. Автор «Отцов и детей» хладнокровно оправил манишку и развел руками:

--Что поделаешь, причуды гения. Продолжайте, дорогая…

***
Ободренный первым успехом, так, словно уже держал в руках страниц пятнадцать рукописи, Пушкин снова несся по улице. Петербург потихоньку просыпался – там и сям сновали работные мужики, спешащие по своим копеечным делам с мечтой о вчерашней выпивке, а на перекрестке под охраной городового стоял Гоголь и заносил в сафьяновую записную книжицу мимолетные впечатления для будущей повести «Невский проспект».

Гоголь чуть было не увлек Пушкина по ложному следу – упоение, с каким он скатывал у действительности, натолкнуло поэта на мысль, что так же можно сдирать и с чужого черновика. Пушкин уже протянул руку, чтобы схватить хитрого полтавчанина за нос, но вдруг вспомнил, что тот был чрезвычайно брезглив и падал в обморок даже просто от вида чужой рукописи, а потому отбросил постыдные подозрения.

- Здравствуйте, любезнейший Николай Васильевич! – радостно воскликнул он и побежал дальше – к Толстому.

«Правильно! С него, с главного, и стоило начинать. Нечего было по разным подкаблучникам шляться!» -- воскликнул Пушкин, пугая прохожих, и уперся в подъезд толстовского особнячища.

- Нет дома! – густым басом выцедил из себя, как брагу, лакей, величиной с входную дверь.

- А где?

- Со вчерашнего дня с цыганами. Кутят-с. Собирают материал для драмы «Живой труп». Уж сами от беспробудности в трупообразие впали.

Лакей пустился было рассуждать о тяжелой судьбе российского литератора, то и дело вплетая цитаты из Вольтера, но Пушкин его уже не слушал, ибо в мозгу его горячечно прыгала новая мысль: «К Достоевскому!»

Вечно нуждавшийся в деньгах и стремившийся догнать в плодовитости Толстого, Достоевский, только что закончив «Преступление и наказание-2» для Голливуда, теперь самозабвенно трудился сразу над несколькими проектами по заказу южно-американских компаний: «Бесы-5», «Кровавые белые ночи» и «Униженные и оскорбленные-14». Как виртуоз, метался он между конторкой и тремя пюпитрами, на которых были разложены листы сценариев, по дороге успевая продиктовать личному секретарю и супруге Анне Григорьевне Сниткиной передовицу о необходимости завоевания для России Константинополя. Каждый раз, когда он выдавал ей новую порцию, из подсознания гения всплывала полузадушенная мысль, что неплохо было бы заняться еще и супружескими обязанностями. Прямо здесь на ковре в кабинете. От мысли этой его отвлек только Пушкин.

- Вы брали мою «Капитанскую дочку», Федор Михайлович?

- Не брал, Александр Сергеевич. Я чужих вещей не беру. У меня времени нету.

- А может, брали?

- Нет, уверяю вас. Аня, поправь там, пожалуйста. Добавь к слову «необходимость» -- жгучая.

- Последний раз спрашиваю!

- Последний раз отвечаю.

- Я вас на дуэль вызову!

- Не пойду.

- Как так, вы же сами только что о завоевании Константинополя разорялись?

- Разорялся и буду разоряться – мое дело. Мне за это аванс отслюнили. А вы мне какой аванс за дуэль в состоянии заплатить? Вы – банкрот, Александр Сергеевич! Вам не стреляться надо, а утопиться в Обводном канале.

- Сами топитесь! А я вас всех выведу на чистую воду!

- Выводите. Хоть в романе. Только мне рукопись к завтрашнему утру в набор сдавать. Уж, простите.

«Что ж, когда нас не понимают друзья, придется идти к политическим противникам, -- резюмировал Пушкин. – Жизнь – штука жестокая. Или мы их, или они нас. Третьего не дано».

***

Александр Христофорович Бенкендорф, начальник российского политического сыска, в отличие от Шевченко знавший все европейские языки, как раз пробегал глазами свежайшие антиправительственные стихи последнего и раз пятнадцать с восторгом перечитал фразу: «Од молдаванина до фіна на всіх язиках все мовчить», свидетельствовавшую о полном торжестве законности и порядка в Империи. «Хорошо пишет, шельмец, -- подумал Бенкендорф. – Правдиво! Может, взять его на службу? Нет, не пойдет… А дурак – с такой наблюдательностью дослужился бы до генерала»…

- Ваше превосходительство, -- раздался голос дежурного офицера. – Тут Пушкин к вам.

- Просите! Давно не виделись. Рад, Александр Сергеевич!

- У меня «Капитанскую дочку» увели!

- Это не новость. Об этом весь Петербург говорит.

- Да, что делать-то?

- Ничего не делать. Найдется.

- Как?

- Естественным образом. Государство у нас упорядоченное, регулярное. В нем ничего не пропадает. Мне даже несколько обидно, что вы не к нам сразу, а рысью по Петербургу. Это на Западе разных частных сыскных агентств понатыкано. От беспорядка. А у нас, слава Богу, вверенное мне III отделение Его Императорского Величества канцелярии работает отменно-с. Нам эти агентства без надобности. Каждым делом профессионалы заниматься должны. Вот мы, например, романов не пишем. Хотя материала тут, -- Бенкендорф взвесил пухлую папку. – Эпопеи!

Тургеневу вот манишку ободрали. Госпожу Виардо напугали. А зачем, спрашивается? Станут вашу рукопись издавать – мы по характерным грамматическим ошибкам и докажем, что она – ваша.

- А вдруг они ошибки исправят?

- Не исправят. В России все население поголовно неграмотно. И, кроме того, вы для них авторитет – не посмеют. А ежели посмеют, так мы экспертов пригласим с мировым именем – Гомера, например, или Шекспира.

- Так это же все иностранцы!

- Патриотическое чувство ваше – похвально. Мы и наших пригласим. Нестора-летописца и этого, как его, автора «Слова о полку Игореве».

- Так его же никто не знает!

- И хорошо. Заодно и личность установим. А-то болтается шестьсот лет без полицейского надзора. Непорядок!

- Но ждать-то сколько!

- Да вы не волнуйтесь. Чтоб вам не маяться, я, хоть это и против правил, выдам вам один из наших сюжетцев. Из древних. Детективчик политический напишете, вроде «Семнадцати мгновений весны» г-на Семенова. Вот хотя бы этот: «Дело об убиении змеей князя Олега». Кто там в те времена начальником сыскной дружины был? Тиун Путята. Хорошо служил! Все как положено: допрос волхвов, свидетельские показания стременного. Очная ставка с хазарами. А вот добровольное признание коня – после соответствующей оперативной обработки и он заговорил!

Не существует, Александр Сергеевич, непреодолимых преград для российской полиции! В стремлении служить государству единым порывом пронзает она времена и пространства!

***


В тот же день Пушкин приступил к написанию «Песни о вещем Олеге». А рукопись «Капитанской дочки» нашлась на следующее утро. Ее вернул после караула поручик Лермонтов, сознавшийся, что взял почитать, чтобы скоротать скучные часы служебных обязанностей.

В архиве III отделения по этому поводу сохранилось донесение агента Беспалого: «Сим доношу, что младший эскадронный офицер лейб-гвардии Гусарского полка поручик Лермонтов, подвыпив в кругу товарищей, признался, что читал последнюю из вещей Пушкина – «Капитанскую дочку». После чего снисходительно добавил: «Я думал, порнуха какая-нибудь выдающаяся. А оно ничего особенного. Мой «Герой нашего времени» лучше!»